В институте у нашей попадьи, естественно, преподавали и английский, который она не могла сдать. Может, она в школе и учила язык, но это было так давно, что она все, что знала, благополучно забыла, вот и вспомнили обо мне. Надо было подготовить ее к зачету, то есть заново пройти всю грамматику, проработать пройденные по учебнику уроки, сделать все упражнения — конечно, мне это было несложно, только времени на все это требовалось довольно много, а у меня его совершенно не было, но и отказать священнику я не могла. За пару месяцев мы выполнили все текстовые задания, занимаясь по несколько часов раза три в неделю, а по ночам я делала все упражнения в письменном виде, чтобы предъявить их на зачете, ведь многодетная студентка редко посещала занятия, а материал, пройденный на пропущенных уроках, ей необходимо было сдать. В итоге преподаватель ей сказал: «Конечно, знаний глубоких у Вас нет, но все задания выполнены на 100%, поэтому зачет я Вам поставлю», так что «не пропал наш скорбный труд».
Невозможно было просидеть три-четыре часа без перерыва, поэтому мы пили чай с чем-нибудь вкусненьким и беседовали. Анна устала сидеть с маленькими детьми несколько лет, поэтому визиты ко мне для нее были не столько занятиями, сколько развлечением и возможностью вырваться на свободу, чтобы просто прогуляться по городу и поболтать — отрешиться от семейных дел. При этом ее нисколько не заботило, что я уже отпахала целый день, а вечер, вместо того, чтобы заниматься своими собственными отпрысками и хозяйством, я тратила на решение ее проблем. Ни разу она не пришла во-время: могла опоздать и на полчаса, и на час, хотя перед выходом из дома звонила мне - а появившись наконец, рассказывала, как заходила подряд во все магазины, чтобы посмотреть, что в них продается. Честно говоря, такая бесцеремонность меня с каждым разом все больше и больше раздражала: человек жертвует своими делами и выручает другого, а тот, вместо признательности за содействие, демонстрирует полное неуважение помощнику. Воспитанные люди себе такого не позволяют, а уж истинные христиане, тем более — так мне казалось.
Но с таким пренебрежением Анна относилась не только ко мне: из-за ее опозданий нам приходилось заканчивать занятия часов в десять-одиннадцать вечера, поэтому она звонила домой, чтобы батюшка прислал за ней кого-нибудь из прихожан-владельцев личного автомобиля. Время было позднее, многие уже спали, ведь утром предстояло рано вставать, чтобы ехать на работу в Москву, но людей поднимали с постели — раз священнику требовалась помощь. А не проще было бы придти на час раньше, не заходя в магазины, и освободиться так, чтобы после занятия прогуляться пешком домой, не напрягая никого? Но, они, видимо, считали себя вправе манипулировать окружающими людьми, не испытывая при этом никаких угрызений совести: «Что позволено Юпитеру — то не позволено быку» - утверждали древние римляне.
Мне посчастливилось довольно близко наблюдать четыре семейства новоиспеченных священнослужителей — все «матушки» буквально через пару лет после рукоположения своих благоверных превращались в капризных барынь, считавших приход своей вотчиной, а паству практически крепостными крестьянами, которые были обязаны обслуживать поповское семейство безвозмездно и с радостью. Ни чувства благодарности, ни какого-либо неудобства из-за эксплуатации «братьев и сестер» они никогда не испытывали.
Некоторые высказывания нашей попадьи меня удивляли: например, в городе шло телефонное голосование по вопросу: есть ли необходимость построить новый, просторный храм где-нибудь в центре. Та церковь, в которую ходили мы, была очень маленькой, а народу по праздникам собиралось много, вот и стояли мы, как сельди в бочке — плечом к плечу — в такой тесноте невозможно было даже руку поднять, чтобы перекреститься. Конечно же, новый храм нужно было строить обязательно, это было совершенно очевидно, поэтому я позвонила по опубликованному в местной газете номеру телефона и проголосовала «за».
Когда я за чаепитием рассказала об этом Анне, она напустилась на меня, с непривычной для этой флегматичной дамы, горячностью: оказывается, нельзя это было делать ни в коем случае. На мой недоуменный вопрос: «Почему?», последовал поразивший меня ответ: «Тогда батюшка не сможет зарабатывать столько денег, ведь освящать квартиры и офисы, а также венчать, крестить и отпевать будет священник из нового храма, поскольку наша церковь находится за городской чертой!». Я даже не предполагала, что священники, как участковые врачи, имеют закрепленные за ними районы: мне казалось, что верующие сами вправе выбирать для себя церковь, в которой их душа испытывает радость и очищение, батюшку, который не просто выслушает исповедующегося прихожанина, а вникнет в его проблемы, объяснит, в чем состоит его грех, даст надлежащий совет и наставление. Ведь, наверное, не просто так в Христианстве к священнику обращаются: «отец» - причем, абсолютно все: и православные, и католики, и протестанты. Его долг любить своих прихожан, как родных детей, жалеть их, прощать и воспитывать на истинных ценностях, в первую очередь, собственным примером. А если приход — это лишь обременительная работа, дающая заработок, то о каком сострадании, любви к ближнему и вере в Бога можно говорить?
Будучи неисправимым романтиком, я никак не могла смириться с окружавшей меня суровой действительностью, прагматичностью и продажностью людей, несправедливостью жизненных обстоятельств, со всеобщим поклонением «Золотому Тельцу», так хотелось найти в этом чуждом моей душе мире островок тепла, бескорыстия, искренности и любви. Мне всегда было хорошо в храме — любом, куда бы я не заходила: сладкий аромат церковных благовоний, колыхание теплого воздуха, поднимающегося над горящими свечами и лампадами, придающее особую выразительность ликам святых, их внимательные и строгие взгляды, проникающие в самое сердце. Они как будто вопрошали: «Кто ты и зачем пришла сюда, чисты ли твои помыслы, открыта ли твоя душа, готова ли, как сосуд, наполниться истиной, любовью к ближнему и верой в неизбежную победу добра? И сможешь ли ты отринуть мишуру и тщету материального мира с его сиюминутными ценностями, пожертвовать своими личными интересами и сражаться, не жалея живота своего, с силами зла?» Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, громко выстукивая одно-единственное слово «Да». Как же я была счастлива, когда в соседней деревне освятили полуразрушенный храм, с каким энтузиазмом принимала участие в его восстановлении, работая на субботниках, какую радость испытывала от сознания, что и мои пожертвования помогают восстанавливать оскверненные манкуртами стены, возводить новые купола и выстилать полированными каменными плитами провалившийся за годы разрухи пол! А как ликовало мое сердце, когда впервые по всей округе разлился праздничный звон новых колоколов!
Мне очень понравился священник другого храма, который крестил моих детей, да и он, видимо, почувствовал мое состояние: распахнутость навстречу Божественному свету, абсолютное доверие и готовность последовать за пастырем по пути совершенствования своей души, потому что подошел ко мне после службы, заговорщицки подмигнул и спросил: «Ну, как я сегодня проповедовал? Понравилось тебе? Ты так меня слушала — давно я такого не видел! Приходи в храм почаще — будем беседовать, постараюсь ответить на все твои вопросы» и благословил меня. К сожалению, его храм находился довольно далеко от нашего городка, да и добираться приходилось с пересадками, а дети мои были тогда совсем маленькими, оставлять их было не с кем, вот я и решила, что, как только они хоть немного подрастут, мы вместе будем ездить туда на службы. Однако, нам не суждено было встретиться еще раз: батюшка скоро умер, и даже могилку его мне не удалось навестить, ведь он был необыкновенным священником, и его похоронили в Троице-Сергиевой Лавре, рядом с другими монахами. Я часто о нем вспоминаю: его способность говорить об очень сложных вещах просто и доходчиво, доброжелательно и ласково: так опытный садовник заботливо готовит почву, удобряя и увлажняя ее, чтобы осторожно взрастить на ней нежный, прекрасный цветок, не повредив его ненароком каким-нибудь грубым или неосторожным движением, но пестуя и лелея, на радость себе и окружающим, не забывая, тем не менее, во-время обрывать уродующие его сухие листья или отцветшие лепестки.
Как первый счастливый брак с любимым и порядочным мужем осложнил мою жизнь после его ранней кончины, потому что никто не мог выдержать конкуренции с почти идеальным образом, так и впечатление, произведенное на меня замечательным батюшкой, тоже сыграло со мной злую шутку, потому что я наивно полагала, что и остальные клирики так же мудры, терпимы и искренне любят своих прихожан, ведь «Бог есть любовь». Увы, восстановление заброшенных церквей и строительство новых храмов потребовало такого огромного количества священников, что выбирать и отсеивать профнепригодных, наверное, просто не было никакой возможности. Поэтому на «теплые», по их мнению, местечки устремились те, которым не хотелось надрываться на «грязной» работе, а для получения «чистой» профессии, учиться желания не было - вот и нашелся легкий выход. Конечно, они не собирались ни Господу служить, ни о пастве своей радеть, ведь просто хотели удобно устроиться в жизни.
Помню, что однажды спросила, по совершенно конкретному случаю, у нашего молодого священника: «Как может человек, который не вылезает из храма, совершать такие чудовищные поступки: неужели он не боится кары?» А он мне абсолютно спокойно ответил: «А ты что: действительно думаешь, что все, кто ходят в церковь, верят в Бога ?» Я удивилась: «Конечно, а иначе зачем туда ходить?» Он рассмеялся и сказал: «Ты наивная, как ребенок. Тебе давно пора повзрослеть! Даже священники не все в Господа верят, а уж прихожане-то...» Вот и получилось, что в нашей непредсказуемой стране уже однажды пройденное стало повторяться на новом витке, только вместо высокомерных чинуш, презирающих простых граждан и возомнивших себя «элитой», которые заполняли всевозможные рай-, гор-, об- и прочие «комы» КПСС, на измученный лишениями народ, устремившийся в храмы, чтобы обрести там надежду, веру и утешение, теперь пренебрежительно фыркали новоиспеченные пастыри, призывающие прихожан покаяться абсолютно во всем и за всех — как, например, за расстрел царской семьи, но при этом не отказывающие себе в простых земных радостях: выпить рюмашку-другую водочки, закусив добрым кусманчиком свининки во время Великого поста, или предаться плотским утехам со своей прихожанкой, ведь жена, с которой прожито двадцать лет, давно надоела, да и дети что-то не радуют, а молодое тело, видимо вдохновляет на духовные подвиги. А у другого, очень нетерпимого к малейшим грешкам своих прихожан, батюшки дочь начинает вести раннюю половую жизнь, которая приводит к рождению ребенка вне брака, а сын бросает детей и жену, превратившуюся в инвалида в результате несчастного случая, и женится на молодой и здоровой. Я описываю только те случаи. которые происходили на моих глазах, а сколько подобного творится по всей России — достаточно постоять в очереди перед Храмом Христа Спасителя, когда туда привозят из-за границы мощи святых. Люди собираются со всех концов страны и за долгие часы ожидания выплескивают свою боль и обиду на чванство и грубость пастырей — вот бы послушать это все кому-нибудь из иерархов церкви, может, стоило бы поответственнее подходить к подбору кадров!
Но это еще только полбеды. Батюшки-греховодники стараются окружить себя такими же преданными лично им прихожанами, которым позволено, если не все, то очень многое. Лицемерие и ханжество очень быстро охватывает целые приходы, из которых настоящие верующие бегут в другие церкви, чтобы не погрязнуть ненароком в грехе осуждения, ведь глаза видят, уши слышат, а голова думает и делает выводы. И как-то совсем не хочется исповедоваться перед таким «батюшкой», выворачивая себя наизнанку, чтобы услышать очередной унизительный комментарий, похожий на заметку из «желтой» газетенки, а не на совет мудрого наставника. В свой первый храм я проходила одиннадцать лет и была непосредственным свидетелем разворачивающегося на моих глазах процесса загнивания и разложения прихода, причем моя семья продержалась там довольно долго, многие «пионеры» стали разбегаться по округе, как только почуяли этот «душок». Я сначала спорила с ними, пытаясь найти какое-то приемлемое оправдание, действительно, возмутительным фактам, потом долгое время терпела, стараясь проявить смирение, но, когда, по дороге из церкви вместо умиротворения и радости, я стала ощущать тоску и обливаться слезами отчаяния, то поняла, что пора и нам искать себе другую обитель. Последней каплей послужили события, связанные с моими американцами.
Та поездка, которая началась неудачно, с поломки самолета, прошла более спокойно, чем предыдущая. На мое счастье, две клубные претендентки на поездку в США, в качестве поощрения за преданность новой директрисе, не успели сделать загранпаспорта — это стало очевидным уже за неделю до отбытия. У Ларисы, учительницы из православной школы, паспорт был — я ей посоветовала его сделать заранее, поскольку была почти на 100% уверена, что смогу пробить ее кандидатуру, но чванливая начальница предпочла лучше потерять эти два места, чем позволить поехать представителю церкви, так что билась я напрасно. Ее не могло вразумить даже то обстоятельство, что американцам придется сокращать и свою группу, ведь количество визитеров должно было совпадать с одной и другой стороны. Так что отправились мы втроем: Римма и начальница поселились у моей старой знакомой, а меня взяла к себе учительница, с которой мы подружились еще в первый приезд в США, а затем закрепили взаимную симпатию, когда ее семья приезжала в Россию.
Она, не без гордости, рассказала мне, что подсуетилась и первой сумела написать свою фамилию в ставший потом очень длинным список желающих поселить меня в своем доме. Мне было приятно это слышать, потому что, действительно, у меня с прихожанами протестантской церкви сложились очень теплые отношения — рядовые американцы, конечно, с детства зомбируются своими властями, но, тем не менее, способны отступать от навязанных догм под напором фактов, наблюдений и собственного жизненного опыта. Кроме Хелен я не встретила в США ни одного человека, который хотел бы оскорбить лично меня или нашу страну. Кто знает, как бы развивались события дальше, если бы в церкви ее отлучили от русской программы (как намеревалась сделать местная молодежь, но, видно, с ЦРУ им справиться не удалось), а в нашем компьютерном клубе остался бы старый директор.
Мероприятий на этот раз было запланировано значительно меньше, так что я не выматывалась к концу дня. Зато было время пообщаться со старыми друзьями: даже моя американская мама вернулась от сына на пару недель раньше, чтобы повидаться со мной. Знакомые прямо-таки рвали на части, приглашая то на обед, то на ужин, все делились своими новостями, расспрашивали о моей семье и работе. А Олли, мой преданный поклонник и сердечный друг, пригласил нас в ресторан со шведским столом, где так усердно потчевал меня всякими деликатесами, уговаривая попробовать то одно сказочно красивое блюдо, то другое, что на обратном пути мне стало дурно от обжорства, поэтому я улеглась на заднем сиденье и затаила дыхание, опасаясь, что не дотяну до дома и выдам назад все вкусности, испачкав машину — но, слава Богу!, обошлось.
Несколько человек, в том числе и моя хозяйка, начали активно уговаривать меня переехать жить в их страну, оказывается мне и работу подыскали - в местном колледже ушла на пенсию дама, преподававшая русскую литературу. Как раз в то время к их церкви присоединилась одна пакистанская семья, перебравшаяся в Штаты, так прихожане полностью снабдили их всем необходимым для нормальной жизни: и мебелью, и посудой, и бельем, детей определили в приходской сад, помогли снять дом и устроили мужа на работу. Поэтому, когда мне предлагали переезд и обещали помощь, я знала: действительно, не бросят в первое время, помогут устроиться, а потом уже самим нужно будет заботиться о своей семье. Для мужа тоже работу уже подготовили: программисты — востребованная профессия в США. Поскольку я переезжать никуда не собиралась, то отделалась шуткой: дескать, я по образованию специалист по англоязычной литературе, а не русской, поэтому такое предложение принять не могу.
Однако, очень, видно, моим американским друзьям хотелось мне помочь, потому что вопрос этот поднимался неоднократно. Как-то мне пришлось на мероприятии в церкви, при большом скоплении народа, объяснить свою позицию раз и навсегда, чтобы больше не приставали. Я привела такой пример: «Представьте себе, что ваша мать больна, за ней приходится ухаживать, затрачивая большие средства и усилия. А может, бросить ее на произвол судьбы: ведь вам из-за ее болезни приходится несладко, а до выздоровления еще очень далеко. Вы бы поступили так?» Раздалось дружное: «Нет!», а я продолжила: «Россия — моя мать, которая сейчас переживает тяжелые времена. Она серьезно больна и никогда не поправится, если все ее дети разбегутся, оставив ее в беде. Поэтому и я, и моя семья — мы будем терпеть неудобства и помогать Родине победить болезнь. И чем больше мы будем стараться, тем быстрее она выздоровеет. К тому же в вашем городе нет православного храма!» Слушали меня, открыв от удивления рот, но при упоминании о церкви сразу оживились и предложили перейти в их веру. Естественно, я отказалась — в предатели я не гожусь.
Во время нашего визита со мной произошел очередной необъяснимый случай. Весь июнь и в начале июля стояла ужасная жара, но буквально через пару-тройку дней после нашего приезда хляби небесные разверзлись и полил дождь. Солнце оставило тщетные попытки пробиться сквозь низкие свинцовые тучи и воцарился такой мрак, какой бывает лишь зимней ночью, когда покрывающий землю снег не дает темноте одержать полную победу над светом, посылая отражение своей белизны во все стороны — до самого звездного неба. Поднялся штормовой ветер, ломавший ветки деревьев и уносивший их и горы прочего мусора с бешеной скоростью и страшным ревом — казалось, пробудился и вылез из самой преисподней неведомый монстр, наводящий ужас на все живое. Ночью нас ожидало еще одно испытание: бесчисленные каракули сверкающих молний непрестанно вычерчивали на угольно-черном небе злобные заклинания темных сил, грозивших людям неисчислимыми бедами. Одно из них не преминуло сбыться: должно быть, многомиллионный разряд угодил в какую-то электрическую станцию — свет в округе вырубился, а вместе с ним и все насосы, откачивающие воду из подвалов. Вот это уже было стихийным бедствием — сам Президент объявил на следующий день: все пригороды огромного мегаполиса оказались под водой. Мосты снесло бурным потоком вспухших на глазах и взбесившихся дотоле абсолютно безобидных речушек-ручейков. Хваленые американские хай-вэи оказались расчлененными на небольшие отрезки: низины были затоплены, а на более высоких участках скопилось множество автомобилей — бесполезных букашек, которые никак не могли доставить своих хозяев домой. А сами жилища тоже оказались залитыми: у кого пострадал только подвал — в Америке это жилое помещение, обставленное хорошей мебелью и оснащенное дорогой техникой, а от других на виду остались только крыши — урон был нанесен колоссальный. Всем жителям штата — кроме моей подруги. Несмотря на то, что наш дом находился ниже всех в округе, то есть все потоки устремились с окрестных улиц прямо на нас, образовав на проезжей части целое море, глубиной с велосипедное колесо — ребятишки пытались проехать днем — в нашем подвале было абсолютно сухо — ни единой капли! Так что поутру мы отправились помогать соседям — вычерпывать воду из подвалов ведрами. Дон, муж подруги, все время хитро поглядывал на меня. а потом сказал: «Леди, тебя любит Господь!» Мой ошарашенный вид его позабавил и он объяснил: «Всех в округе затопило, кроме нас — потому что в нашем доме была ты!» Вот так я «сотворила» чудо за океаном!
Летний детский лагерь при церкви мне очень понравился, я постаралась многому там научиться, чтобы потом попытаться организовать нечто подобное в своем приходе. Тем более, что к тому времени наш храм уже был отреставрирован полностью, рядом построили церковный дом с просторной трапезной, где можно было бы кормить обедом детей и вожатых. Территория вокруг нашей церкви пока оставалась не обустроенной, вот я и подумала, что с утра ребята могли бы и на приходском огородике грядку прополоть, или камешки собрать и прочий мусор, вскопать клумбы для цветов — да мало ли не тяжелой работы можно было бы поручить детворе, для которой храм стал вторым домом — ведь матерям-то они помогали по хозяйству. В плохую погоду можно было бы что-то делать в помещениях, ведь всегда найдется то, что необходимо протереть или начистить до блеска. После обеда ребятишки могли бы отправляться на опушку ближайшего леса и отдыхать там, играя в мяч и бадминтон, или организовать другие развлечения, а в дождь можно было бы остаться в трапезной и заняться разными видами рукоделия, как это делали протестанты, тем более, что они обещали снабдить нас всеми необходимыми материалами.
Вернувшись из Америки, я сразу же бросилась к нашему молодому священнику и выложила ему все проекты. Мне так хотелось, чтобы и наши дети росли, заботясь о своей церкви, внося свой посильный вклад в ее жизнь, и чтобы научились многим интересным вещам, о которых никогда не слышали раньше, но очень полезным для развития творческих способностей ребенка. И еще в таком лагере дети могли прекрасно отдохнуть и найти себе новых друзей. В общем, я горела желанием устроить такой лагерь на следующий год. Однако, батюшка не разделил моего энтузиазма, отрезав: «Мне этот лагерь не нужен! С ним будет много мороки!» Когда ему необходимо было собрать как можно больше подписей якобы прихожан под просьбой к городской администрации предоставить его семье квартиру вне очереди, и мы все бегали, уговаривая своих коллег и знакомых, никогда не переступавших церковного порога, подмахнуть петицию — ему это было надо, а приходские дети его не интересовали.
Конечно, впечатление от разговора у меня осталось отвратительное, но я не теряла надежду: ведь Арчибальд меня уполномочил передать приглашение посетить США нашему старшему священнику — он был очень заинтригован моими рассказами о нем. Когда наш протоиерей появился ( а к тому времени у него уже существовал еще один приход), я робко поинтересовалась, не хотел бы он посетить Америку. Он отшутился: «Ты чего, Наталья: откуда у меня такие деньги?» Когда я ему объяснила, что его приглашают, так что деньги не нужны, я и сама так езжу, он недоверчиво согласился, а я сообщила о его согласии американцам. Арчибальд прислал мне письмо, в котором благодарил за содействие в организации визита нашего батюшки в их церковь и за помощь, оказываемую его прихожанам во время их пребывания в России. Еще в разговоре с ним в США я вынуждена была объяснить, почему и на этот раз приехали люди из компьютерного клуба, а не из православной церкви. Чтобы коренным образом изменить ситуацию, я посоветовала ему завязать контакты с православной школой, потому что напрямую церквам разных конфессий было бы общаться затруднительно — это мне говорили и в Америке, и в России. Честно говоря, я не понимаю, почему - ведь никто не собирался переманивать другую сторону в свою веру, а все контакты носили чисто гуманитарный характер, но это не моего ума дело. Просьбу я выполнила, осталось убедить младшего священника в том, что никто не покушается на его прихожан. Неохотно, но он все-таки согласился, и мы стали готовить первый визит.
Боже, что началось, когда я сообщила на родительском собрании православной школы о том. что за услуги будут выплачиваться деньги! «Братья и сестры во Христе» перегрызлись из-за желания заработать доллары любой ценой, а «великий ученый», возглавлявший эту школу, хотя не имел ни малейшего представления об организации учебного процесса, видимо, ощутил себя каким-то восточным халифом, во власти которого было либо осыпать золотым дождем своих приближенных (не забывая о себе, любимом) либо отодвинуть в дальний угол неугодных. Это было в сто раз омерзительнее, чем разборки в компьютерном клубе - и американцы, конечно же, сразу почувствовали атмосферу интриг и стяжательства.
Во время первого визита в православную школу, состоявшегося уже следующей весной, протестанты писали письма домой, а я пересылала их по электронной почте со своего компьютера, и, набирая текст, оказывалась в курсе их переживаний. Они были в шоке, особенно те, которых морили голодом хозяева, строго соблюдающие Великий пост - они не постыдились получить деньги на питание гостей, но почему-то забыли купить на них необходимые продукты. Уже упоминавшийся мною ранее «переводчик», который вызвал у американцев неприязнь, граничащую с брезгливостью, но приглашенный мною попереводить в те дни, когда я не могла отменить уроки, тут же, выставив пузо вперед, начал изображать из себя моего начальника и давать указания. Мало того, будучи прихожанами другого храма, эти два добра молодца — директор школы и толмач - отправили с визитом в Америку своего священника, а не нашего, с которым так хотел познакомиться Арчибальд.
Крайней, естественно, оказалась я: наш протоиерей обозлился на меня и, к сожалению, не счел нужным скрывать свою неприязнь: демонстративно отдергивал свою руку, когда в конце службы я подходила целовать крест, во время соборования обходил меня стороной, лишая помазания, а когда я попросила его разрешить мне устроить празднование своего пятидесятилетия в церковной трапезной для многочисленных знакомых-прихожан, он сначала нагрубил мне прилюдно, но потом все-таки смиловался и позволил, при условии, что испеку для него что-нибудь вкусное. Я испекла, только поздравления так и не дождалась, а удостоилась очередного грубого замечания. На нервной почве у меня начался приступ астмы, и дочка повела меня домой. Я еле могла идти, меня душили слезы от обиды: я ни разу не предала свою церковь, сделала все возможное и невозможное, чтобы убедить американцев не открывать протестантский центр в городке, а сотрудничать с нашим приходом, а из меня сделали козла отпущения и третировали неизвестно за что.
Я попыталась на исповеди спросить о причинах такого отношения у младшего священника, но он отказался мне что-либо объяснять, сказав: «Ты виновата, но твоя вина тебе неведома по грехам твоим!» Эту загадочную фразу я не поняла до сих пор. Правда, сотрудники компьютерного клуба мне объяснили: их директриса и Хелен распространили обо мне слух, что, будучи в США, я бессовестно вымогала деньги у их церкви буквально за каждое переведенное слово! Я просто обалдела от услышанного, ведь никогда не просила и не получила ни единого цента, а потом написала обо всем Марджори. Она выяснила, что деньги, действительно, выделили, и немалые, но только не мне, а кому - попробуйте догадаться сами! Еще Хелен и директриса наладили взаимовыгодный бизнес: одна скупала на распродажах по бросовым ценам тряпки, привозила их чемоданами в Россию, выдавая барахло за гуманитарную помощь, а вторая потихоньку распродавала шмотье, но уже по очень приличным ценам, а навар делился пополам — об этом мне рассказали сотрудницы клуба. которым постоянно предлагалось купить что-нибудь американское. Конечно, им не нужны были свидетели, поэтому все средства были хороши. Ладно еще не выставили меня воровкой или проституткой — и на том спасибо!
Особенно обидно мне было, что в мою мнимую «алчность» поверил младший священник, с чьей женой мне пришлось заниматься еще одну зиму — практически целый весенний семестр, только на этот раз уже готовить ее к сдаче госэкзамена, что было гораздо сложнее, ведь, кроме учебника, необходимо было переводить так называемые «тысячи» - определенное количество печатных знаков, составляющих тексты по специальности студента. Она училась на искусствоведа, тексты касались средневековой музыки, когда еще не были придуманы современные ноты, поэтому я парилась над их переводом день и ночь, тем более, что музыкальный словарь она мне так и не удосужилась принести из институтской библиотеки. В итоге она получила на госэкзамене отметку «хорошо» и даже сохранила стипендию. Конечно же, никогда и ничего они мне не платили - и вот эти люди могли с такой легкостью поверить в грязную ложь! Мало того, когда приехала моя подруга-учительница, у которой я останавливалась в США, директор православной школы запретил ее селить у меня, а отправил к своей знакомой. Она позвонила мне и, плача, сказала: « Я так по тебе соскучилась! Столько новостей, о которых хотелось бы рассказать, но меня к тебе не пускают! Прости меня, пожалуйста, это не мое решение! Я тебя очень люблю!» Когда я попыталась поговорить об этом с младшим батюшкой, он даже слушать меня не захотел, а замахал руками: « Я не собираюсь вникать в твои проблемы!» Это я, дура, вникала в его, а мои его не интересовали.
На следующий год, как только американцы приехали к нам с очередным визитом, Хелен, которую я во время первого визита пристроила жить к Ларисе, чтобы они познакомились поближе, и пригласили-таки ее посетить их церковный лагерь, бросилась звонить мне, даже не распаковав чемодан. Она просила меня опять поработать с их группой переводчиком, наговорила кучу комплиментов и сказала, что привезла мне много подарков от друзей. Я зимой не отвечала на ее письма, потому что решила больше не иметь никаких дел с такими непорядочными людьми — от сильнейших переживаний я начала болеть, но наши «замечательные» врачи из местной поликлиники никак не могли поставить диагноз. Однако нервничать мне категорически запретили, потому что каждый стресс вызывал у меня мучительный приступ, после которого я долго приходила в себя. Естественно, я отказалась и от очередной поездки в США, и от сотрудничества с протестантской делегацией в нашем городе, сославшись на плохое самочувствие. Хелен рвалась навестить меня дома и занести привезенные сувениры, но я отговорилась тем, что в квартире идет ремонт, так что сын встретился с ней у подъезда и забрал пакеты с дарами. В качестве переводчика Лариса попыталась подсунуть им свою дочь-бездельницу, самую худшую мою ученицу, которая, конечно, тут же опозорилась, практически сорвав их визит. Они попытались приехать еще раз, и на этом контакты закончились, а православным интриганам так и не удалось побывать в Америке — им просто не дали визу. Так что и в этом мире встречается справедливость. А в моей жизни наметился очередной крутой поворот.
